Жинка его благополучно доехала до нужной станции, кажется, если не изменяет память, «Запорожье» эта станция. Ехала она до кумы, как рассказала попутчикам; везла подарки и сало на продажу. С проводником почти помирилась и зла на него не держала.

Тогда я призадумался, да и сейчас так думаю, что повезло той жинке с ее чоловиком. Она за ним как за каменной стеной. Как такого не любить. Вот я смог бы так, как тот конотопец, за свою Тому, на толпу попереть? Сомнение отчего-то берет, хотя, черт его знает, может, и смог бы.

Конотоп, Конотоп… Бои там сейчас идут. Наши наших убивают.

Богородица плачет. Сатанинская Америка хохочет и хлопает в ладоши. Господи, вразуми ты заблудших, сними с нас проклятие твое.

Ярмарка дружбы

Живу я в Кунцеве, что на западе Москвы. На Кунцевской же улице, которая упирается в улицу Партизанскую. И что любопытно — Кунцевская в давние времена именовалась проспектом Сталина, а Партизанская носила имя Лаврентия Берии. По жизни они были неразлучники, даже и улицами сдружились. Вот в каком интересном месте я живу.

Рядом с моим домом Дом Пионеров, где в десятках кружков детишек бесплатно обучают рисовать, играть на музыкальных инструментах, танцевать, в спортивных секциях совершенствовать тело. И прочее, прочее, прочее… Этот центр детской культуры — старинный особняк с колоннами и балконом по всему периметру второго этажа. Повезло пионерам! Недавно в нем заседал Исполком Горсовета, да что-то тесновато им вдруг стало, — отстроили себе дворец посолидней. А особняк милостиво отдали детишкам. Спасибо доброму Исполкому! А само здание при царе-батюшке возвел какой-то барон немецких кровей и барствовал в нем, пока не помер, угодив под колесо революции. Спасибо барону, а заодно и революции!

Перед этим особняком площадь большая, на которой по воскресеньям духовой оркестр играет, а народ веселится и разные танцы отплясывает. А в Дни Пионерии ребятишек в пионеры принимают, галстуки им повязывают, клятву с них берут, что будут хорошими и достойными. А вот с недавних пор ярмарки стали устраивать. Тоже дело неплохое. С пятницы на воскресенье. Причем, не просто ярмарки, а ярмарки союзных республик. То белорусы приедут со своим товаром, то украинцы, то грузины. Понавезут всего, чем сами богаты, а мы и рады, только успеваем хватать да рубли отстегивать. Богатые ярмарки. Не в пример магазинам, в которых все вдруг пропало, даже крысы разбежались, попискивая от голода. Время такое пришло, — перестройка началась. Главный перестройщик и сам такого эффекта не ожидал, а мы тем более. И вот перестройщик наш надумал одним махом две задачи этими ярмарками решить: накормить злых и голодных москвичей до пуза и дружбу пошатнувшуюся с республиками возродить. Умный он! Правда, не очень. Такие дела.

И вот приехали латыши из страны песчаных дюн и прохладного моря. Чего только не понавезли. Ширпотреба всякого навалом. И съедобного целый воз и маленькую тележку. Сала соленого и копченого, салаки в разных вариантах, кур и уток копченых в золотисто-коричневых корочках, от одного только взгляда на них, слюни сами собой текут. Артишоков колючих, спарж бледных, кольраби, брокколи, овощей незнакомых нам и оттого не очень привлекательных. И пива своего привезли. И в бочках, и в бутылках. За это им особое спасибо. Короче, много всего понавезли, нужного нам позарез и нужного не очень.

Солнце теплое и яркое, несмотря на конец сентября, смотрит на нас и вместе с нами радуется. Из динамиков песни популярные голосами известных латышских певцов надрываются, за прилавками продавцы в красочных национальных нарядах вальяжно товар предлагают. Праздник да и только.

Пришли и мы с женой за покупками. Четыре авоськи с собой захватили; деньжат, что в заначке лежали, выгребли. Я сразу к бочкам с пивом рванул. Знаю, не понаслышке, что пиво у них, латышей этих, очень, и даже очень. Получше нашего, московского. Я конечно патриот, но не до такой же степени. Что есть, то есть. Выпил с наслаждением кружку, пену стряхнул, крякнул и решил повторить. Да не вышло, — жена от бочки за рукав оттянула. «Мы зачем сюда пришли? пиво лакать? — упрекает. — Пойдем отовариваться».

Продавцы вежливые, улыбаются. Но как-то не по-нашему, а особо складывают губы, обнажая зубы, как будто произнося звук «чи-из», — сыр по ихнему, по западному. Где их так обучили? Вот так, наверное, людоед улыбается своей жертве, прежде чем слопать. А вообще-то, наплевать на их улыбки. Мы не за улыбками пришли, а за салом. Ох, эти мне латыши! Бузят у себя там, не хотят, хоть убей их, с нами жить, воли требуют. И приперлись сюда не по доброй воле, а по указке ихних партийных бонз. Нам-то все равно. А сало хорошее, особенно копченое. Человек я русский, правда, с каплей украинской крови. Вот эта капля, наглая такая, сало просто обожает. Ну я не стал упрекать эту каплю, а поддался ей и тоже сало полюбил, особенно с цибулей или с чесноком.

Ну так вот. Мы с женой сначала по свитеру шерстяному купили, — хорошие свитера, с оленями на груди. Шпротов рижских взяли несколько банок, пару кило копченой салаки, а потом и к салу подступились. Соленого сала, обсыпанного тмином, купили у одного дядечки в войлочной шляпе с красным петушиным пером. Дал нам попробовать — во рту тает, душу веселит. Хотели один килограмм взять, а тут решили: нет, возьмем два, а лучше три. А вот копченого сала у этого мужичка с пышными пшеничными усами не оказалось. Жаль. Мы его спрашиваем, — а не знает ли он случайно у кого лучшее копченое сало. Он кивнул головой в знак того, что понял, и прокричал: «Хельга!»

В соседнем ряду эта Хельга торговала копчеными гусями и салом копченым. Мы к ней направились. Хельга, высокая стройная блондинка, лет сорока, не больше, со светло-серыми глазами, в национальном костюме, можно сказать, красивая, а можно и не сказать. Что-то было в ней особенное, неприятное. Серые глаза ее какие-то холодные, и вся она чем-то напоминала манекен с витрины магазина. Ощущение такое.

Я с шуточками: «Взвесьте нам, дамочка Хельга, шмат потолще и повкусней, чтобы мы ели, водочкой запивали и вас добром поминали». Вот такой я шутник, шут гороховый, к месту и не к месту. Она даже и не улыбнулась. Отрезала пласт килограмма на два, завернула в пергамент. Мы